Геннадий ГОРЕЛИК (Бостон). Фрагмент статьи "Логика науки и свобода интуиции".А.САХАРОВ: "Религиозное и научное мышление имеют глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания".
Две родные для него стихии. В науке он видел важнейшую часть цивилизации. И в науке он узнал настоящий вкус свободы - недоступной во многих других областях советской жизни. По складу своего характера и по складу судьбы Сахаров был человеком внутренне свободным. Быть может, поэтому он так остро воспринимал несвободу другого и поэтому защите прав "другого" отдал не меньшую часть своей жизни, чем посвятил науке. Во Францию он приехал из страны, которая у мира на глазах расставалась со своей несвободой. Расставалась, преодолевая сопротивление "верхов" и инерцию "низов". Сахаров сполна получил и от тех, и от других, став весной 1989 года официальным политиком - народным депутатом: во время его выступлений на него шикали из президиума Съезда Народных депутатов и "захлопывали" из зала. Поэтому в аудитории Лионского университета он чувствовал себя особенно свободно, - вокруг были его коллеги, объединенные родной наукой прочнее, чем порой объединяет родной язык или родина. Текста лекции он не написал. Свободно говорил, что думал - размышлял вслух. Его свободе помогало, пожалуй, даже то, что переводчица прерывала его, переводя по несколько фраз. Ведь говорил он всегда медленно, а в вынужденных паузах, пока говорила переводчица, мог продумать следующую фразу. Это выступление, записанное на магнитофон, - вероятно, одно из самых свободных выражений мыслей Сахарова. И оно - по воле судьбы - оказалось одним из последних его выступлений. Ему оставалось жить меньше трех месяцев. Но в Лионской лекции он собирался подвести итог не собственной жизни, а веку, в котором его угораздило жить: "Через десять с небольшим лет закончится двадцатый век, и мы должны попытаться как-то оценить, как мы его будем называть, что в нем наиболее характерно". Век мировых войн? Век геноцида? Век невиданного в истории истребления людей? "Несколько недель тому назад я вместе с пятью тысячами своих соотечественников стоял у раскрытой могилы, в которой производилось перезахоронение жертв сталинского террора. Рядом стояли представители трех церквей, и они служили заупокойную молитву. Это были православные священники, священники иудейские и священники мусульманские". И все же самой важной Сахаров выбрал другую характеристику: "ХХ век - это век науки, ее величайшего рывка вперед". Он обрисовал свое видение научной картины мира и трех важнейших целей науки, переплетенных между собой: наука как стремление человеческого разума к познанию, как самая мощная производительная сила в руках человечества и как сила, объединяющая человечество. Он размышлял вслух о физике XX века и неожиданно для слушателей сделал такой мировоззренческий прогноз: "Эйнштейн, и это не случайно, стал как бы воплощением духа и новой физики, и нового отношения физики к обществу. У Эйнштейна в его высказываниях, в его письмах очень часто встречается такая параллель: Бог - природа. Это отражение его мышления и мышления очень многих людей науки. В период Возрождения, в ХVIII, в ХIХ веках казалось, что религиозное мышление и научное мышление противопоставляются друг другу, как бы взаимно друг друга исключают. Это противопоставление было исторически оправданным, оно отражало определенный период развития общества. Но я думаю, что оно все-таки имеет какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания. Мое глубокое ощущение (даже не убеждение - слово "убеждение" тут, наверное, неправильно) - существование в природе какого-то внутреннего смысла, в природе в целом. Я говорю тут о вещах интимных, глубоких, но когда речь идет о подведении итогов и о том, что ты хочешь передать людям, то говорить об этом тоже необходимо". Синтез науки и религии? Внутренний смысл природы в целом? Что это может означать для физика XX века? Для коллег Сахарова, знавших его многие годы, эти вопросы не имеют ответа. Одному из его коллег даже захотелось, чтобы и вопроса не было, - академик Виталий Гинзбург в статье об их общем с Сахаровым учителе написал в 1995 году: "Сегодня, когда мы сталкиваемся с проявлением религиозности, а чаще псевдорелигиозности, уместно заметить, что Игорь Евгеньевич [Тамм] был убежденным и безоговорочным атеистом. То же относится ко всем известным мне его ученикам". Попробуем с помощью самого Андрея Сахарова разобраться, что могли означать для него те "интимные, глубокие вещи", примыкающие, по его ощущению, к науке и свободе. С православной религией он познакомился самым естественным образом - в семье: "Моя мама была верующей. Она учила меня молиться перед сном ("Отче наш...", "Богородице, Дево, радуйся..."), водила к исповеди и причастию. <...> Верующими были и большинство других моих родных. С папиной стороны, как я очень хорошо помню, была глубоко верующей бабушка, брат отца Иван и его жена тетя Женя, мать моей двоюродной сестры Ирины - тетя Валя". Родители - Екатерина Алексеевна Софиано и Дмитрий Иванович Сахаров - обвенчались 1 июля 1918 года. Старшая сестра матери - Анна Алексеевна, записала в дневнике: "Нынче в два часа дня была Катина свадьба с Дмитрием Ивановичем Сахаровым. <...> Чудная погода‚ яркое солнце‚ все в белом‚ пешком шли в церковь "Успенья на могильцах"‚ старый старик священник на них ворчал все "Отодвиньте свечку" и совершенно затуркал Д[митрия] И[ванови]ча". Муж Анны Алексеевны, Александр Борисович Гольденвейзер - известный музыкант, стал крестным отцом Андрея. К его рождению, на четвертом году советской власти, в доме Гольденвейзеров была вполне дореволюционная духовная обстановка: "Ты спрашиваешь, висят ли у Ани [А. А.Гольденвейзер] образа. Да, дорогая, и к Рождеству она образ Владимирской Б[ожьей] М[атери] украсила очень красиво елками. Он у нее висит в столовой, где они сейчас и спят. На лето они перебираются в другую комнату, и там у них в углу над Аниной кроватью висят 6 или 7 образков из коих 2 большие: Симеона и Анны и Божьей матери, а какой не помню". Догадывался ли ворчливый священник во время венчания, что раб божий Дмитрий смотрел на его священнодействия без священного трепета? Внук потомственного священника, но сын либерального адвоката Дмитрий Иванович Сахаров получил образование на физико-математическом факультете Московского университета, сам преподавал физику и стал первым учителем физики для своего сына. Домашним учителем, - вплоть до седьмого класса Андрей учился дома: "Папа занимался со мной физикой и математикой, мы делали простейшие опыты, и он заставлял аккуратно их записывать и зарисовывать в тетрадку. <...> Меня очень волновала возможность свести все разнообразие явлений природы к сравнительно простым законам взаимодействия атомов, описываемым математическими формулами. Я еще не вполне понимал, что такое дифференциальные уравнения, но что-то уже угадывал и испытывал восторг перед их всесилием. Возможно, из этого волнения и родилось стремление стать физиком. Конечно, мне безмерно повезло иметь такого учителя, как мой отец". Ко времени особенно интенсивных занятий с отцом Андрей отнес важную перемену в своем мировоззрении: "Мой папа, по-видимому, не был верующим, но я не помню, чтобы он говорил об этом. Лет в 13 я решил, что я неверующий - под воздействием общей атмосферы жизни и не без папиного воздействия, хотя и неявного. Я перестал молиться и в церкви бывал очень редко, уже как неверующий. Мама очень огорчалась, но не настаивала, я не помню никаких разговоров на эту тему". С ним остались воспоминания детства о контрастах религиозной жизни - от чистой одухотворенности до косного лицемерия. Воспоминания конкретные, зримые: "...какое-то особенно радостное и светлое настроение моих родных - бабушки, мамы - при возвращении из церкви после причастия" и "грязные лохмотья и мольбы профессиональных церковных нищих, какие-то полубезумные старухи, духота". Он помнил, как вместе с друзьями на Пасху раскрашивал яйца в семье одного из них, живо помнил верующих высокообразованных родителей этого его близкого друга детства (отец - профессор математики, а мать - историк искусства). Но мир науки, загадки и разгадки природы надолго затмили загадку существования религии, а быть может, даже и загадки никакой не осталось. Для поколения его товарищей по физике - почти поголовно - эта загадка была уже разгадана: "опиум для народа", "вздох угнетенной твари..." - место для всего такого было только в прошлом. Во всяком случае, в "Воспоминаниях" Сахарова не упоминаются никакие религиозные впечатления вплоть до 50-х годов. Для нового впечатления нашлось очень подходящее время и еще более подходящее место. Место - Объект, или КБ-11, или Арзамас-16, а когда-то в прошлом и в нашем будущем - Саров. Сахаров прибыл в этот исчезнувший с карты город, чтобы воплощать свою идею в первую советскую водородную бомбу. Время - 1950 год, разгар борьбы с "космополитизмом". И здесь на Объекте он познакомился с математиком М.М.Агрестом. Вот как Сахаров рассказал об этом знакомстве: "Была при теоротделе [на Объекте] и математическая группа. Ее возглавлял Маттес Менделевич Агрест‚ инвалид Отечественной войны‚ очень деловой и своеобразный человек. У него была огромная семья‚ занимавшая целый коттедж‚ я несколько раз бывал у него. Отец М.М. был высокий картинный старик‚ напоминавший мне рембрандтовских евреев; он был глубоко верующим‚ как и М.М. <...> Вскоре Агресту пришлось уехать с объекта‚ якобы у него обнаружились какие-то родственники в Израиле; тогда всем нам (и мне) это казалось вполне уважительной причиной для увольнения; единственное‚ что я для него мог сделать‚ - это пустить его с семьей в мою пустовавшую квартиру‚ пока он не нашел себе нового места работы". По-видимому, для Сахарова это было первое личное знакомство с верующим человеком, не принадлежащим к русскому православию. Как он понял, что Агрест - глубоко верующий? О чем они говорили? Об этом я расспрашивал самого М.М.Агреста и вот что узнал. Знакомство их длилось меньше года. В январе 1951 года Агресту объявили, что ему в 24 часа надо покинуть Объект. Старшие коллеги И.Е.Тамм, Н.Н.Боголюбов и Д.А.Франк-Каменецкий пошли к начальству и добились смягчения приговора. 24 часа заменили на неделю. Но все равно положение было отчаянным. В семье Агреста восемь человек, младшему - несколько месяцев, старшему - отцу жены - за 70. Ехать некуда: ни дома, ни работы. И тут, в беспросветной мгле, "как ангел с неба, явился Андрей Дмитриевич..." и предложил семье Агреста пожить в его московской квартире, пока ситуация не прояснится. Это изгнание было лишь одним из драматических поворотов в жизни Агреста, вовсе не типичной советской жизни. На шесть лет старше Сахарова, он родился в Белоруссии, в семье учителя еврейской религиозной грамоты (меламеда). В школу не ходил. Отец сам занимался с ним, а в 11 лет отправил его в религиозное еврейское училище (ешиву). В 1930 году ешива закрылась, и 15-летний знаток Торы и Талмуда отправился в Ленинград, заниматься светскими - и более советскими - науками. Однако ни математический факультет университета, ни аспирантура в Астрономическом институте, ни война не пошатнули его религиозное мировосприятие, усвоенное в детстве. Недаром его товарищ по аспирантуре Иосиф Шкловский, известный астрофизик, свой рассказ о нем назвал "Наш советский раввин". Агрест бережно хранит записку, полученную от Сахарова в январе 1951 года - с адресом его московской квартиры и телефоном родителей. Столь же бережно он хранит память о милом молодом человеке, еще не знаменитом и не казавшимся гениальным. Сахаров не раз приходил домой к Агрестам. И просто побеседовать, и помочь корчевать пни на их участке. Агрест не помнит, о чем конкретно они беседовали тогда, но помнит сахаровскую манеру вести беседу. Агрест - маленького роста, и обычно ему трудно разговаривать с людьми такими высокими, как Сахаров, но тот как-то всегда умудрялся устроиться так, что разговаривать было удобно. Говорил он немного и не спеша. Он так долго подбирал слова, что даже хотелось подсказать ему слово. Бывало, иной раз и подскажешь, но он не принимает. Зато сформулированные предложения могли идти прямо в печать. И по мере общения с ним становилось ясно, что механизм его мышления работает по каким-то очень своеобразным законам. Неожиданность поворотов мысли совмещалась с очень спокойной, непритязательной манерой их изложения. По свидетельству самого Агреста, с Сахаровым на религиозные темы он не разговаривал. Он не склонен был вступать в такие разговоры с человеком, пусть и очень симпатичным но, судя по всему, вполне разделявшим "передовое" научное мировоззрение, обходящееся без понятия Бога. Иудаизму не свойственно миссионерство. Тем более в стране победившего атеизма и почти побежденного космополитизма. В совершенно секретном Объекте обитали не только атомные секреты. Секретной была и причина изгнания Агреста. Первый - секретный - отдел объяснениями себя не утруждал. В ядерном Архипелаге евреев было немало. И о том, что "якобы у него обнаружились какие-то родственники в Израиле", Агрест узнал только из "Воспоминаний" Сахарова. Сам он о таких родственниках не знал. А Сахаров не знал о гораздо более реальной причине изгнания.
В конце 1950 года у Агреста родился сын. Перипетии истории страны и собственной биографии не поколебали тысячелетних законов иудаизма. Один из них требует на восьмой день после рождения мальчика сделать ему обрезание. Этот обряд совершил тесть Агреста, который жил с ними. Объектовский педиатр при очередном обязательном осмотре малыша не могла не заметить небольшое изменение в его анатомии. Докторша была, как помнит Агрест, очень симпатичной, но обрезание в центре научно-технического прогресса в разгар борьбы с космополитизмом - событие достаточно курьезное, чтобы не поделиться новостью с другими. Из уст в уста... и новость дошла до имеющих самые большие уши. Как могли отнестись к происшедшему они, у которых еще и самые длинные руки? Да, ведь это - не просто вопиющий пережиток прошлого, это - опасная степень асоциального, лучше сказать - антисоциалистического, поведения. Попросту - вызов существующему порядку. Вполне возможно, что стражи порядка на Объекте отнеслись бы столь же строго и к факту православного крещения, а не только к обрезанию. Среди заступавшихся за Агреста был Н.Н.Боголюбов - выдающийся математический физик. Сын православного священника и богослова, он в семье на всю жизнь усвоил глубокие религиозные убеждения. Агрест узнал об этом случайно. Однажды он по какому-то делу решил зайти к Боголюбову. Подойдя к его дому, он обнаружил приоткрытую дверь, из-за которой доносились поразившие его звуки - радиопередачу на древнееврейском языке. Не зная как быть, он все же постучал в дверь. Боголюбов вышел и, заметив недоумение Агреста, запросто пояснил, что слушает заграничное радио и произнес слово "МИЦРАИМ", что на древнееврейском языке означает "Египет". Какое-то знание родного языка Иисуса Христа Н.Н.Боголюбов мог получить от своего отца-богослова, который писал об истории и философии религии, в том числе и об иудействе, исламе и даже о марксизме. С этого установилось взаимное доверие двух разно верующих работников науки. На этом доверии вскоре на совершенно секретном Объекте научно-технического прогресса стал действовать секретный - для его неучастников - семинар, где религиозно-философские вопросы обсуждали православный Боголюбов и иудей Агрест. В 1951-м году, однако, религиозно-философские вопросы Сахарова не особенно занимали. Он, как и его любимый учитель И.Е.Тамм, был просто гуманистом. Этого было достаточно, чтобы прийти на помощь к человеку, даже если считаешь, что требования секретности оправдывают удаление этого человека с секретного Объекта. 50-е и 60-е годы - два центральных десятилетия в жизни Сахарова. В первое он получил все три свои геройские звезды - за три водородные бомбы, одна другой мощнее. Получил Сталинскую и Ленинскую премии - за то же самое. В тот период он "создавал иллюзорный мир себе в оправдание", уверяя себя, что "советское государство - это прорыв в будущее, некий (хотя еще несовершенный) прообраз для всех стран". В 60-е годы реальные события, прежде всего в области его профессиональной компетенции - разработчика стратегического оружия, заставили его увидеть злокачественные иллюзии советского мира. Оставаясь высокопоставленным обитателем военно-научного Олимпа, он направил творческую энергию в чистую науку и в результате - в 1966 и 1967-м годах - опубликовал две свои самые яркие физические идеи. При всем своем конкретном различии эти идеи были сходны тем, что обе направлены на взаимосвязь физических явлений самого большого и самого малого масштабов. Вскоре после этого, в 1968 году, - под воздействием конкретных тревожных событий в области стратегического равновесия и глухоты советских лидеров к предостережениям - Сахаров пришел к самой яркой своей гуманитарной идее - что единственной надежной основой международной безопасности может быть обеспечение прав человека. Угрозу самого большого масштаба - ядерно-ракетную войну - предотвратить могло уважение к правам самой малой части человечества - отдельного человека. Эту идею он развил в "Размышлениях о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе" и в мае 1968 года выпустил свою работу в самиздат. Спустя несколько недель размышления "отца советской водородной бомбы" опубликовали на Западе. Статья обитателя Объекта на страницах "Нью-Йорк таймс"?! Это был не меньший вызов государственным устоям, чем обрезание младенца. Результат оказался сходным, - закрытый Объект закрылся навсегда и для Сахарова. Та же статья открыла миру ее автора и вместе с тем начала открывать для него реальную жизнь собственной страны. Он обнаружил своих сограждан, которые отстаивали права человека не из-за ядерно-ракетных обстоятельств, а просто потому, что считали такие права самоочевидными. В 1970 году Сахаров и его новые товарищи образовали Комитет прав человека. Он мало чем мог помочь униженным и оскорбленным, кроме того, чтобы вникнуть в конкретные беды и сделать достоянием гласности конкретные нарушения международно признанных прав и свобод человека. Со многими проблемами прав человека Сахаров познакомился впервые. Свобода религии была одной из них. Многое значило личное общение "с людьми чистыми, искренними и одухотворенными" - православными, адвентистами, баптистами, католиками, мусульманами. Конкретные имена и судьбы, конкретные формы подавления духовной свободы человека. Подавление исходило от формально атеистического государства, а фактически - от государственной религии "научного коммунизма". "[Я] понял всю трагическую остроту и одновременно сложность этих проблем, их массовость и человеческую глубину. Они заняли большое место в моей дальнейшей деятельности. Я подхожу к религиозной свободе как части общей свободы убеждений. Если бы я жил в клерикальном государстве, я, наверное, выступал бы в защиту атеизма и преследуемых иноверцев и еретиков!" Говоря об отличии своего взгляда на роль религии в обществе от взгляда Солженицына, он сказал, что считает "религиозную веру чисто внутренним, интимным и свободным делом каждого, так же как и атеизм". На досуге, предоставленном ему в горьковской ссылке, в начале 1980-х годов, Сахаров писал: "Сейчас я не знаю, в глубине души, какова моя позиция на самом деле: я не верю ни в какие догматы, мне не нравятся официальные Церкви (особенно те, которые сильно сращены с государством или отличаются, главным образом, обрядовостью или фанатизмом и нетерпимостью). В то же время я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной "теплоты", лежащего вне материи и ее законов. Вероятно, такое чувство можно назвать религиозным". Через два года после прекращения ссылки, в атмосфере нежданной гласности, накануне почти свободных выборов, на встрече с избирателями Сахаров получил прямой вопрос: "Верите ли Вы в Бога?". От ответил так: "Это вопрос очень интимный и личный. Я не являюсь формально верующим. Это для меня чуждо и неприемлемо. Я глубоко уважаю верующих, право людей верить, так же как и право быть атеистом. Это внутреннее дело людей, и люди находят моральные и душевные силы и в религии, а также и не будучи верующими. Что касается меня, то мне трудно охарактеризовать мою позицию вполне однозначно. Я все-таки считаю, что какой-то внутренний смысл во всем бытии, во всем, что существует, есть. Полная неосмысленность, отсутствие какой-то духовной теплоты в мире для меня также неприемлемо. То есть в какой-то мере это, наверное, религиозное чувство, но оно не выливается ни в какую религиозную систему, ни в веру в какие-либо догматы... Вот такая у меня довольно сложная и неопределенная позиция..." |
27 сентября 1989 года Андрей Сахаров выступал перед собранием
Французского Физического общества в Лионе. Свою лекцию он озаглавил "Наука и
свобода". 
