|
Отрывок из статьи Сергея Ковалева "А.Д.
Сахаров: ответственность перед разумом"
(Известия. 21 мая 1998 г.)
 ... В самом деле, для большинства людей Сахаров-физик – вовсе не автор теории барионной асимметрии Вселенной, индуцированного тяготения или даже управляемого термоядерного синтеза. Он – “отец советской водородной бомбы”, самого страшного оружия в истории человечества. Как примирить это обстоятельство с последующей общественной деятельностью А.Д.?
Года четыре назад писатель Виктор Астафьев даже обвинил Сахарова в лицемерии: “Создав оружие, которое сожжет планету, так и не покаялся. Такая маленькая хитрость – умереть героем, совершив преступление”.
Покойный Алесь Адамович, относившийся к Сахарову с огромным пиететом, считал, наоборот, что его общественная деятельность и была его покаянием. И с недоумением говорил мне, что сам Андрей Дмитриевич в разговоре с ним категорически отрицал эту гипотезу. По-моему, Адамович так до конца и не поверил этому, счел, что А.Д. просто не понравилось, что ему лезут в душу.
Думаю, что Астафьев был в большей степени прав, чем Адамович.
Разумеется, создатель оружия массового уничтожения, если он не бревно бесчувственное, не может не испытывать определенных эмоций. Мы все знаем это, что называется, из первых рук – от конструкторов американской атомной бомбы Роберта Оппенгеймера, Лео Сцилларда, не говоря уже о теоретиках – Эйнштейне и Боре. И Сахаров – не исключение. В его “Воспоминаниях”, написанных в присущей ему сдержанной манере, мы найдем всего несколько фраз на эту тему. Но мы не найдем там никакого покаяния. Наоборот, в нескольких местах Сахаров прямо пишет, что до сих пор считает свою работу по созданию водородной бомбы правильной и полезной. И объясняет, почему.
Вот что интересно – в его объяснениях нет ни слова о патриотизме, которым на его месте мотивировали бы свое участие в проекте девять человек из десяти. Сахаров говорит совсем о другом: о значении этой работы для всего человечества. Парадокс? Вовсе нет. Просто А.Д. до конца своих дней считал, что ситуация, при которой сверхоружие сосредоточено в одних руках, чревата огромной опасностью. И в этом утверждении, независимо от того, правильно оно или неправильно, нет ни грана антиамериканизма или ксенофобии, а только научный анализ, свободный от каких-либо идеологических или национальных предрассудков (если в 1947 г. Сахаров еще питал определенные иллюзии в отношении советской системы, то к середине 1960-х гг. он от этих иллюзий уже избавился – и тем не менее продолжал работать в Арзамасе-16 до тех пор, пока – после появления “Размышлений” – его не отстранили от оборонной тематики). Не думаю, что он опасался неспровоцированной ядерной агрессии со стороны США; но он полагал, что при отсутствии ядерного равновесия многократно возрастает опасность возникновения “обычной” войны, которая неизбежно перерастет в Третью мировую. То есть, он рассматривал свою работу над водородной бомбой как средство предотвращения глобальной катастрофы.
Прав ли был Сахаров в своих расчетах? Можно ли было вручать подобное оружие агрессивному и параноидальному режиму? Вспоминается еще один великий физик XX века – Вернер Гейзенберг, который, если верить легенде, в годы войны, возглавляя крупнейший физический институт Германии, всячески саботировал работы по созданию атомной бомбы для Гитлера. А Сталин, что – лучше?
На это можно выставить ряд возражений. Во-первых, Сахаров примерно до 1955 г. верил в разумность советского руководства, а Гейзенберг в разумность Гитлера не верил.
Во-вторых, для Гейзенберга речь шла не о восстановлении равновесия, а о создании сверхоружия, которым гитлеровская Германия обладала бы монопольно (о “Манхеттенском проекте” американцев немецкие физики ничего не знали или знали очень мало). В одной из книг, посвященной истории создания атомного оружия, приводится реплика интернированного американцами немецкого ученого, когда он узнал о Хиросиме: “Если бы мы знали о том, что в Америке уже ведутся подобные работы, нам не нужно было бы заниматься саботажем!”. Сахаров и его коллеги – знали.
И, в третьих, Гейзенберг работал в условиях, когда катастрофа – Вторая мировая война – уже разразилась. Сахаров же работал ради предотвращения новой, окончательной катастрофы – Третьей мировой войны.
Впрочем, сегодня споры по этому поводу неизбежно оборачиваются абстрактным морализаторством. Ведь правота Сахарова подтвердилась на деле: “равновесие страха” действительно позволило миру миновать критическую точку и избежать гибели. А к концу 1950-х, когда непосредственная опасность ослабла, можно было заняться теми проблемами, которые вытекали из новой ситуации, т.е. опасностями, порождаемыми самим этим равновесием. И А.Д. стал одним из наиболее настойчивых сторонников осторожного и поэтапного ядерного разоружения: сначала в качестве ведущего эксперта, к мнению которого не могли не прислушиваться советские руководители, а с 1968 г. – и в роли “публичного политика”.
В запутанном клубке проблем Сахаров выделил самую острую и болезненную: радиационную опасность испытаний ядерного оружия (в конце 1950-х эта проблема была сравнительно новой, и советские физики мало о ней знали). Он оценил количество “косвенных жертв” каждого испытания и ужаснулся. Выступление А.Д. в 1961 г. против прекращения ранее объявленного моратория на испытания и стало его первой “общественной” акцией. Я поставил кавычки потому, что протест Сахарова был вполне келейным и выразился в настойчивых, но приватных требованиях к правительству. Это вызвало энергичное неудовольствие Хрущева, возмутившегося беспардонным вмешательством ученого в политические проблемы. Но неудовольствие Хрущева не остановило А.Д., как не останавливали его позднее гораздо более энергичные меры, предпринятые против него Брежневым и Андроповым. А тогда он все-таки добился своего: именно его предложения легли в основу Московского договора 1963 г.
В дальнейшем Сахаров не раз высказывался по проблемам ядерного разоружения, и каждый раз его мнение было взвешенным, разумным и исходило не из абстрактных идеологических или моральных догм, а из существующих реалий. Оно было конструктивным – вот в чем главное отличие политических инициатив Сахарова от большинства других пацифистских выступлений.
* * *
Я так подробно остановился на этом вопросе, потому что сахаровский подход к проблеме ядерной опасности прекрасно иллюстрирует особенности его мышления: конструктивность, масштабность, полная интеллектуальная свобода.
Разумеется, эти свойства обрекали А.Д. на одиночество и непонимание. Он был не понят в академической среде, когда “внезапно” стал заниматься общественными проблемами. И ведь даже стандартное объяснение о творческой исчерпанности для его коллег-физиков не подходило! Оно не могло быть применено к человеку, в разгар своей диссидентской активности резко продвинувшему вперед теорию гравитации, а в период горьковской ссылки выдвинувшему идеи “обращения стрелы времени” и “многолистной Вселенной”.
Он не был вполне понят и правозащитниками-диссидентами, что ярко проявилось после его возвращения из Горького – об этом я уже упоминал выше.
Он совсем не был понят Съездом народных депутатов в 1989 г. Это понятно хотя бы в силу колоссального интеллектуального и нравственного превосходства Сахарова над большинством депутатского корпуса. Но и его единомышленники-демократы из Межрегиональной депутатской группы – Ельцин, Попов, Собчак, Станкевич и другие – не всегда понимали его. Они учились быть политиками, т.е. лгать, умалчивать, оправдывать средства благой целью, словом – всему тому, что испокон веку определяло профессиональный уровень политика. Впрочем, некоторым из них, вероятно, и не надо было ничему этому учиться. Для таких смерть Сахарова была облегчением.
Я слишком резок? Хорошо, скажу мягче: большинство наших сегодняшних демократических политиков замечательно умеют просчитывать шансы и анализировать ситуацию. Некоторые из них научились приспосабливаться к ней. Но почти никто, увы, не стремится к тому, чтобы изменить ее к лучшему.
Именно поэтому после смерти Сахарова из него попытались сделать икону. Желание понятное: превращение человека (чуть не написал – живого человека) в икону – традиционный способ умертвить его и духовно. Но с сахаровским наследием это не очень получилось. И тогда о нем благополучно забыли.
* * *
Одни говорят, что Андрей Дмитриевич Сахаров был провозвестником “нового мышления”. Другие называют его “основателем новой нравственности”.
Да ничего подобного!
А.Д. был носителем абсолютно нормального и старого как мир мышления – то есть, мышления, основанного на разуме. Его интеллектуальная деятельность, касалась ли она науки, политики или борьбы за права человека, в полной мере соответствовала тем качествам, которые и определяют настоящего ученого. Эти качества, на мой взгляд, можно свести к трем “бес”: бесстрашие, бескорыстие, беспристрастность (я имею в виду в данном случае свойства интеллекта).
Новая нравственность? Да нет же – самая обыкновенная человеческая нравственность, только очень последовательная. В последний раз она была с предельной четкостью сформулирована около двух тысяч лет назад, и я не думаю, что А.Д. сумел добавить к этим формулировкам что-то новое. Но опять-таки: недаром в древних преданиях человечества плоды, позволяющие отличить добро от зла, растут на древе познания. Обыкновенная человеческая нравственность, в отличие от святости святых и правоты пророков, основана на разуме – и ни на чем ином. А последовательность Сахарова в осуществлении нравственных принципов – это просто иное название интеллектуальной ответственности. Ответственности ученого.
Иное дело – сила этого интеллекта, за которым не всякий поспеет. Отсюда и впечатление новизны сахаровского мышления, и ощущение уникальности его нравственного потенциала.
К тому же наше трагическое столетие (как, впрочем, и предыдущие) одержимо бесами антиинтеллектуализма и иррационализма. А быть и оставаться трезвым в мире пьяных, бодрствующим в мире спящих – необыкновенно трудно.
Андрей Дмитриевич Сахаров был паладином Разума. Отсюда, кстати, и его демократические убеждения в общественной жизни. Ведь демократия – это единственная в истории попытка устроить общество на разумных основаниях.
Вокруг имени Сахарова можно выстроить разные контексты. Кто-то включает его в один ряд с Махатмой Ганди, Львом Толстым и другими проповедниками ненасильственных изменений. Кто-то склонен сравнивать его с Александром Солженицыным и Лехом Валенсой – выдающимися борцами с тиранией.
Все эти сближения имеют свои резоны. Лично я предпочел бы сопоставить физика Сахарова с геохимиком Вернадским, предложившим понятие “ноосферы” – разума, становящегося элементом геологической структуры нашей планеты, биологом Тейяром де Шарденом – автором “антиэнтропийной” теории эволюции и другими создателями новой целостной философии знания, в которой развитие человечества превращается в фактор космического значения.
Мне кажется, что Андрею Дмитриевичу было бы интересно именно такое сопоставление.
Известия. 21 мая 1998 г. |
|
